Фиэрин вдруг стало невмоготу. Рассудительность покинула ее, и она произнесла:
– Джес на свободе?
Золотистые глаза Тау на миг сузились и тут же приобрели привычное ей выражение ласкового юмора.
– Хотел бы я ответить тебе утвердительно, дорогая. Но возникли некоторые... осложнения.
– Что за осложнения? Он не убивал наших родителей, я же тебе говорила. Он не мог.
Тау сжал ее руку в своей ровно настолько, чтобы прервать ее речь.
– Юстициалы потребуют доказательств. Пока что они утверждают, что все улики против него. Я занимаюсь этим и впредь тоже буду действовать в его пользу. Но, дитя мое, если ты будешь кричать об этом во всех коридорах, то отнюдь не облегчишь мне задачу.
Она посмотрела ему в лицо, такое красивое и такое непроницаемое. Можно ли ему доверять? Она снова увидела, как падает Ранор. Теперь ее всю жизнь будет преследовать боль и мольба в его глазах за миг до смерти.
– Хорошо, – сказала она, принудив себя улыбнуться. – Я подожду.
И чип Ранора тоже подождет.
– Вы, как и мои наставники на Артелионе, много раз цитировали Полярности вашего предка, – сказал Анарис. – Но я никогда не понимал до конца, что Джаспар Аркад хотел ими сказать.
– А как по-твоему? – улыбнулся Геласаар.
– Мой отец думает, что первая из них – пророчество. «Правитель Вселенной – правитель ничей; власть над мирами держит крепче цепей». Вы правили Вселенной, а теперь не правите ничем. И скоро начнется последний этап нашего путешествия, в конце которого вас ждет Геенна.
Панарх засмеялся легко, почти беззлобно.
– Полярности – это не пророчества, но твой отец поймет их истинный смысл достаточно скоро.
– Я думаю, Полярности – это плоды размышлений о пределах власти, – сказал Анарис, играя своим дираж'у.
– Весьма нехарактерный вывод для должарианца. Мы хорошо тебя выучили.
– Ваш предок основал звездную империю, но его ограничивала теория относительности. Теперь, когда Сердце Хроноса в наших руках, эти ограничения теряют свою силу.
Панарх покачал головой:
– Твоему отцу этого не уразуметь, Анарис, но ты-то должен.
Анарис промолчал. Одним рывком он развязал все узлы на дираж'у и натянул его, как струну.
– Самым большим ограничением для нашей власти всегда было человеческое сердце во всем его бесконечном разнообразии, – продолжал Панарх. – Самая мощная техника бессильна против него.
– То урианское устройство, которым владеет сейчас мой отец, находилось в пределах вашей досягаемости семьсот лет, и вы его упустили. – Анарис подался вперед. – С такой мощью все, что принадлежало вам, станет лишь мельчайшей частицей моего наследия.
– Я всегда был ничьим правителем, – спокойно ответил Геласаар. – Если годы на Артелионе не научили тебя этому, твое наследие будет еще меньше.
В гулком холодном пространстве второго переднего швартовочного отсека гуляли сквозняки. Моррийон содрогнулся.
Анарис же стоял как ни в чем не бывало, окруженный своей тарканской гвардией. Их силуэты вырисовывались на фоне космоса, который был виден в распахнутый люк отсека. Там, лишь слегка искаженный силовым полем шлюза, висел тонкий, как оса, эсминец – так близко, что Моррийон ясно видел эмблему на его корпусе: странная, круглая, с узкими полями шапка, надсаженная на крест, и все вместе заключено в пентаграмму.
«Самеди». Бог смерти на Утерянной Земле. Моррийон пожалел, что эмблема попалась ему на глаза. Присущий ему рационализм разрушился среди верящих в демонов должарианцев, и он счел это дурным предзнаменованием.
В задней части отсека послышалось шипение: это прибыла капсула транстуба. Ее люк открылся, и вышел взвод тарканцев. Они выстроились по обе стороны люка, и оттуда потянулась вереница пожилых мужчин и женщин в тюремной одежде. Моррийон заметил, как подтянулись тарканцы, когда последние панархисты вышли в отсек: легкая, прямая фигура Геласаара хай-Аркада вызывала уважение даже в столь плачевных обстоятельствах.
Пленники шли медленно, стесняемые повышенной гравитацией. Шарканье их ног отдавалось эхом в ангаре. Тарканцы не подгоняли их.
Панархисты остановились напротив Анариса и его охраны. Свет, блеснувший у борта «Самеди», приобрел угловатую форму шаттла, идущего к «Кулаку Должара». Анарис наблюдал за ним неподвижно, не глядя на пленников.
Легкое движение привлекло внимание Моррийона. Лица панархистов оставались непроницаемыми, но некоторые из них слегка пошевелились. Как бы стали чуть потеснее – инстинктивное желание сомкнуть ряды, как решил позднее Моррийон. Но их предводитель, как и Анарис, стоял неподвижно, следя за приближением шаттла.
Транстуб зашипел снова, и Моррийону не нужно было оборачиваться, чтобы посмотреть, кто прибыл на этот раз: в отсеке как будто похолодало, и атмосфера наэлектризовалась.
Краем глаза бори увидел, как Эсабиан, выйдя вперед, стал между Анарисом и панархистами. Барродах, как всегда, тенью следовал за ним. Проследив за взглядом своего земляка, Моррийон заметил мерцающий фасеточный глаз имиджера, снимающий все, что происходит в отсеке.
Еще одна пропагандистская лента для гиперсвязи.
Барродах, судя по всему, поставил имиджер в наиболее выгодной позиции: чтобы привлечь максимум внимания к своему господину.
При всем своем презрении к панархистам он использует их, чтобы подчеркнуть превосходство Эсабиана.